Алишер Моргенштерн увлекся рэпом, когда ему было 12, в старших классах пережил год «черного алкоголизма» и прославился, развенчивая миф о гениальности признанных рэп-звезд. Как 22-летний бунтарь из Уфы стал главным конкурентом Face, рекламным лицом Sprite и кумиром поколения Z? Ответы - в интервью Ярослава Бабушкина.

0:40 Образование Моргенштерна
1:33 Трудовая книжка
02:22 Желания помимо алкоголя
02:35 Как пришла идея стать Моргенштерном
02:54 Первый проект «Моя мама - девственница»
03:20 Откуда деньги на первую рекламу
03:46 Платит ли налоги Моргенштерн
04:15 Размер инвестиций на старте
04:25 Прибыль от первого года блогинга
05:24 Как падают легкие деньги
06:05 Что Моргенштерн заказал себе на 5 миллионов рублей
07:36 Сколько в среднем стоит обычный трек рэпера
07:53 За что ограничивают монетизацию аккаунта Моргенштерна на YouTube
08:21 Первый миллион
11:26 Что Моргенштерн никогда не будет рекламировать
12:50 Что планирует открыть Моргенштерн
13:15 Поясни за шмот (аутфит Моргенштерна)
14:40 С кем живет Моргенштерн
16:00 Сколько денег приносит крутой клип
16:30 Самый большой единоразовый заработок
17:35 Стоимость выступления Моргенштерна
18:25 Жизнь - бессмысленна
20:52 Кому изменил Моргенштерн
21:57 Почему рэпер не пошёл на лейбл
23:14 О Тимати и Black Star
25:13 Про Gazgolder
25:30 Провалы Моргенштерна
27:28 Команда Моргенштерна
28:04 Финансы в жизни Моргенштерна
28:29 Какой будет жизнь после славы
28:55 Планы на будущее и феномен Моргенштена
32:32 Наркотики
33:22 Алкоголь
34:30 Родной город Моргенштерна
34:46 Про Москву
36:40 Про политику
37:38 Сотрудничество с государственными органами
38:15 Про родителей
41:27 Образование в России
42:35 Ходит ли Моргенштерн к психиатру и как относится к хейтерам
43:55 Про Садхгуру и Германа Грефа
45:35 Про веру в Бога

Дед Архимед снимает фильм по новым критериям, чтобы получить премию "Оскар". Кастинг на роль Ромео открыт. Киноакадемия объявила новые критерии для получения «Оскара». Теперь, чтобы получить премию Оскар, обязательно нужно, чтобы в картине главные роли играли «цветной» актер — азиат, темнокожий, латиноамериканец. Не менее 30% исполнителей второстепенных и менее значимых ролей должны быть женщины, представители какой-то расовой или этнической группы, ЛГБТ, люди с ограниченными возможностями.

Два Вовушки и Надежда
Не от беды, а обстоятельства так сложились, купила Надя этот дом за линией железной дороги, по которой пару раз в день, тяжело выбивая ритм, словно отдуваясь, пробегал груженый локомотив. Когда-то здесь была действующая станция, и полноценно зеленый в двенадцать вагонов поезд останавливался на пять минут у крохотного перрона, чтобы забрать пассажиров на Ригу. Поезд этот в народе прозвали Летучкой. Возвращались они на следующий день груженые прибалтийским скарбом и самыми лучшими рыбными консервами.
Но те времена канули в лету, хотя в селе продолжали жить обходчики, обслуживающие тридцать км железной дороги. В поселке стало скучно и малоинтересно. Магазины, почта, администрация, по привычке называемая сельсоветом. Посреди — Дом культуры в советском стиле, — огромный и серый, словно бегемот, погрузившийся в летаргический сон. Отопление некогда шумного помещения отключили. Но начальство оставили. Директор его — Валентина, сама деревенская, певунья и в прошлом голубоглазая красавица с фарфоровым лицом, а ныне примерная бабушка, продолжала проводить по субботам шумные молодежные дискотеки и собирать застолья на Новый год и в День пожилого человека. Потом уборщица наводила порядок, костеря всех — и молодых и старых. Молодежь оставляла после себя кучи пластика и бумаги. Пожилые, по привычке, пользовались только стеклом. В Доме культуры работала еще библиотекарь Людмила, на четверть ставки. Единственная блондинка на всю деревню. И та крашеная. Она-то и продала родительский дом Наде. Впрочем, денег у Нади не хватило. Остался долг, который обещал оплатить немецкий зять.
Дом, стоящий на 12 сотках давно не ухоженной земли, был кирпичный, просторный, чтобы вместить ее саму, брата Вовушку и двадцатидвухлетнего сына Вовку, ради которого она и приехала в эту европейскую глушь, оставив родной городок — малую столицу сибирских шахтеров. Вовка был третьим и единственным сыном Нади. Две дочери давно определились. Наташа с мужем уже двадцать лет жила в Германии, а младшая Марина в родном Анжеро-Судженске. В эти гнилые и гиблые, как стала говорить потом Надя места, сманил Вовку друг. С ним он служил в армии. Вовка кинулся в это приключение не столько от избытка молодых сил, сколько от великой веры в крепкую мужскую дружбу. А друг вскоре кинул его, разрушив иллюзии, и оставив мыкаться на чужбине одного. Вот тогда лихо ему стало, без работы, крыши над головой, с долгами. И как она могла не приехать сюда спасать сыночку? Приехала, прихватив с собой старшего брата Вовушку. За мужика. Очень уж Вовушка просился.
Но денег на городскую квартиру не хватило. Нашли этот дом в поселке, в 30 километрах. Первые месяцы Надя плакала по ночам, вспоминая свой теплый проданный в один день дом, город, где прошла почти вся ее жизнь, вобщем-то хорошая, если не считать, что муж оставил ее вдовой.
Полных 60 лет не помешали Наде стать первой невестой поселка. Статная, любящая принарядиться, подкраситься, она обратила на себя все взоры закодированных и пьющих мужиков, увидевших в ней благополучную женщину, за которую неплохо бы спрятаться. Большинство безработных женихов еще не дожили до пенсии и очень нуждались в женской опеке.
Первая зима застала Надю врасплох. Пока она приспособилась топить печку и котелок сырыми дровами, — дома-то угольком топила, по стенам пошла гниль, ветер просто выдувал через старые рамы теплый воздух. Котелковое отопление — будь оно неладно, ненасытная утроба. А тепла не дает. Видно, погано строили эти рядки одинаковых домиков армянские шабашники.
....
С детства разухабистый, дерзкий, с иссиня-черным цыганским глазом. Даром, что росточку небольшого. А бабы по нему с ума сходили. В молодости он играл на саксофоне в городском парке. А Надя занималась в ДК шахтеров пением. Народным. У нее до сей поры остался сильный красивый голос, далеко слышный. И песен она знала много.
В 33 года Вовушка пальцев на руках лишился, отморозил по пьянке. Догулялся. А потом еще лучше. Как с ума сошел… Издевался над матерью-отцом. А те беззащитные, старые. Если б не Надя, угробил бы стариков, свел раньше времени в могилу. Вот Надя и сдала его в милицию. За хулиганство сходил в тюрьму. Впрочем, на сестру не обиделся. А когда вернулся, Надя уже похоронила родителей.
В тюрьме Вовушка научился вязать. Вернувшись в Анжерку, стал первым вязальщиком — носки, варежки, шапки, свитера, скатерти, покрывала — его фантазия не знала предела. Женщины в очередь стояли за модной шапочкой. Деньгами почти не брал. Подношения в виде качественного самоката только принимал. Надю одевал, как королевишну. Вовке, племяннику, свитера вязал такие, что друзья стаскивали, не торгуясь, за любые деньги. Потом он вещи распускал, вязал новые по модным журналам.
С раннего детства Надя и Вовушка были привязаны друг к другу, наверное, вот этими цветными нитками. Имелись у них и другие братья, но они были вроде, как двоюродные — сердечно кровью не дорожили. Матери на смертном ложе не пришлось просить Надю не забывать непутевого, прощенного материнским сердцем сына. Она и без того знала, что кровь, крепче железа скрепила их жизни. Насовсем он пришел к сестре уже после смерти ее мужа, когда в страстях своих приостыл. Стал больше рыбалкой увлекаться.
И здесь, в этой прусской земле, не щедрой и некрасивой, отрадой для него стало сизое, заросшее сплошь озерцо за деревней. Купаться в нем было нельзя, но рыба водилась. На рыбалку с ним ходили два кота — зеленоглазый Барсик — похожий на серого комышового котенка и Митька — черно-белый красавец, словно нарочно обутый в белые чулочки.

....— А ты с Натальей, учительницей, посоветуйся. Она часто батюшку посещает. Про божественное все знает. Сама почти что ангелица.
Надя едва дождалась, когда вернется желтый школьный автобус. У магазина поджидала. Автобус с детьми из Привольнинской школы возвращался в половине четвертого. Пятнадцать километров все-таки. Будь они неладны эти министры со своими подлыми программами! Все против людей, против детей. Наталья годы работала в школе, которую сама закончила, здесь, в поселке. Хорошая была школа, обустроенная несколькими поколениями. Немецкое здание, капитальное, двухэтажное. Но без крайностей русский человек не может. Снова наверху воскликнули — перестройка! Теперь уже модернизация школы. А внизу безропотно подхватили — ну, ладно.
Школу закрыли, бросили на произвол судьбы. И тут же стали растаскивать, сначала по ночам, потом совсем стыд потеряли — днем приходили семьями — столы, парты, шкафы тащили. Вскрывали полы. Одним нужны были батареи, другим двери. А третьим просто растопочка. В растопку все шло — глобусы, карты, ****, чучела животных из кабинета биологии. И стояла школа, зияя плачущими черными дырами пустых окон. И только эхо металось по коридорам и бывшим классам. Вскоре школа стала пристанищем для ее же бывших учеников, только в свободное время. Там собирались подростки и подражающая им мелкота. Надо же им где-то собираться. Клуб уже не функционировал, кружки все позакрывались, осталась одна директорша Валентина за всех. Она и могла бы что-то замутить, да сверху приказали экономить электричество, а тепло совсем отключили.
Детей стали возить со всех поселков в базовую, Привольнинскую. А в мороз, в метель, шутка ли сказать — пятнадцать, а для кого и двадцать километров. Сам подъем к школе был крут. Дети выходили из автобуса, и он истошно сопя, поднимался наверх. Обратный спуск — настоящие американские горки. В гололед автобус, спускаясь, вполне смог выскочить на трассу. Тормозами удержать его было только каскадеру подвластно. Первое время она от страха глаза закрывала. Потом научилась расслабляться, дремать. Ведь ложилась едва не в полночь, а вставала в полшестого. Надо было корову подоить, молоко вынести — молоковоз проезжал в восемь. А бычка покормить… А еще был старый пес Зидан, и трое вредных неугомонных в еде кошек. Надо было заранее сварить им, комбикорм запарить курам и бычку нарезать картошки, яблок. Охапку сена в ясли бросить, навоз выгрести. По дому мать пока справлялась — готовила, кое-как убирала.
Судьба сложилась так, а не иначе. Она сельская учительница. Одинокая. Сынок учится в колледже в Озерске. Умница. Автоматом в Московский университет поедет учиться. Обязанностей у нее по горло, а тетрадки в пятом классе никто не отменял. Но вменили очень многое. Компьютерную грамотность, новую отчетность, тестирование. Только зачем? Дети глупели на глазах. Единицы воспринимали программный материал, остальные на уроках просто сходили с ума. Откровенно игнорировали педагога, его честные усилия. Кто-то был занят своим телефоном, кто-то просто спал, кто-то вел диалог с приятелем. Она бубнила очередной урок, с отчаяньем понимая, что ее усилия напрасны. Не потому что она плохой педагог, а потому что они, ее ученики, уже сейчас — плохие люди, и души их пусты, и ум их ограничен двумя-тремя понятиями. Все их устремления направлены на чистое потребление благ в любом виде. Благ и удовольствий.
Наталья Анатольевна вышла из автобуса и стала дожидаться, пока из его утробы не вывалится последний ученик, привычно скользя глазами по каждому и отмечая каждую деталь. Осинкин Борис, 12 лет. Началось половое созревание. Груб, задирист. Снова одет, как попало. Мать его Жанка опять новым хахалем занята, появился губастый литовец из мест не столь отдаленных. Или просто восьмой вид — ему ничего от жизни не надо. Такая уж учительская привычка — подмечать, запоминать. Думать… за них, за всех, всех этих пустоголовых, безответственных, рожденных ради исправления демографической проблемы страны и статистики.
Вид у нее был сонный. Потому что всю дорогу она спала, вернее дремала. У нее был хронический недосып. Мать ее ушла из жизни недавно, Наталья к этому еще не успела привыкнуть. А болела мать, после того, как на нее прыгнул бычок. Она ставила перед ним ведро с кормом. Веревка была длинной, а она присела, тяжко было держать ведро. Вот Мартик и завалил ее, поддев рожками. Женщина успела только закричать. Слава богу, на ту беду близехонько оказался Вака. Он отогнал быка, позвал соседей, те вызвали скорую помощь, потому что разогнуться она уже не могла. И Наталья увидела мать только в больнице.
Автобус развернулся на Покровское, а Наталья стояла, раздумывая, зайти в магазин или нет. У нее кончились конфеты. А без них она и дня прожить не могла. Впрочем, как и Надя. Надя даже считала, что без конфет у нее давление поднимается.

Немушка родила!
...В магазинах два дня только и было разговоров о том, что немушка родила. Немушка Соня, младшая сестра погибшей в болоте, первой жены Ваки Ленки, выросла давно. А жила она с пьяницей-отцом и братом-олигофреном. Слава-те, яйца, как говаривала Надя, у них были крошечные пенсии. Ни читать, ни писать Соня и ее брат не умели. Жили они в двухэтажном немецком доме за линией — бывшем немецком общежитии для военных. Ни разу не отремонтированное советской властью здание превратилось в барак, и обретались там отходы общества — алкоголики и туберкулезники. Добровольно заходить туда нормальные люди не решались. А Наталья Анатольевна Сидорова вынуждена была это делать, так как у нее имелось полставки социального работника.
Как уж так получилось, что немушка родила раньше времени, осталось в неизвестности. Отец рассказывал потом, что выпал из нее ребятенок ни с того ни сего… Ну, помычала она, покаталась на кровати, а он и вывалился. Подхватила она его и носится по квартире, и никто из домашних не знает, что дальше делать? Брат принялся вытирать за ней лужи крови, а отец, вспомнил о том, что пуповину надо резать, ну и резанул тупыми ножницами. Разглядели младенца — парнишка оказался. А из дочкиного лона опять что-то шлеп… на пол. Послед вышел. Отец скомандовал сыночку, беги мол, за какой-нибудь бабой. Он и привел Халемындру. Халемындра воды нагрела, выкупала младенца, оказался он вполне справненький, навскидку больше трех килограммов. К немушкиной груди приложила, сцедив каплю молозива, она же бывшая телятница, ребенок прижался к соску и засопел.

— Мы телят раньше всего молозивом должны напоить. Для иммунитету. Глядишь, и этому на пользу пойдет. Как мальца-то назовете?
Новоявленный дед задумался.
— Может, Артурчиком? — Халемындре нравилось это имя.
Дед ни сном, ни духом не знал, что имя это королевское, но оно ему не понравилось в силу своей иностранщины.
— Нет, по-русски назовем.
— А по отчеству-то как запишите?
— А черт ее знает, с кем она кувыркалась! Сонька-то…
— С кем? Все же скажи, с кем? Знаешь ведь… — упорно допытывалась Халимындра.
— Да я ж разве всех упомню… Лешка Хромой был, Рыжий … И Руслан твой… — Старик силился припомнить прихожан своей грязной обители. Но куда уж… Память его давно изменяла ему с бутылкой.
Халемындра вперила в младенца острые, как ножи, прозрачные глаза свои. Волосы у ребенка курчавились, а глазенки были явно не светлые. Волосья не рыжие. Скорее Лешки Хромого. Чернявый младенец, как есть чернявый.
Нет. Не Руслана. Свою породу она знала.
На второй день Сидорова привезла опеку, дитенка завернули в казенное одеяльце и забрали. Немушка мычала, плакала, руки тянула. Видать за беременность она свыклась с этим брыкающимся существом. А Наталья Анатольевна успокаивала ее. А деду младенца, трезвому и на удивление серьезному инспектор сказал, что ребенка оставлять в подобных антисанитарных условиях нельзя. За стеной живут тубики. Вот тебе и весь сказ. А здесь просто свинарник! Кого вы в своей конуре воспитаете? Еще одну особь, больную общественным недугом? Разве она нужна обществу? И вам она нужна на первых порах, как игрушка. Для удовлетворения инстинкта. А дальше?
— Шанс, который дает ему государство, огромен! Уходим! — почти кричала инспекторша. Ей скорее хотелось покинуть этот свинарник. Вы понимаете, что его усыновят нормальные люди?!
Наталья Анатольевна Сидорова при этом перекрестилась, попятилась в ужасе своей искренней веры, представив, ЧТО должны пережить нормальные люди, усыновляя это НЕЧТО.

Продажа
Крашеная блондинка с ничего не выражающим овечьим лицом, все еще полноправная хозяйка Надиного дома — библиотекарша Людмила все же дала объявление в местную рекламную газетку. Сперва, она просто не поверила такому повороту дел и полагала, что это Надин каприз, и далее все спустится на тормозах. Деньги они все-таки додадут. Основная сумма у нее на руках. Вернее, ее уже нет — она выхвачена из этих самых ее цепких рук, более цепкими сыновьими. Сыну нужна машина, он снимает квартиру в городе, у него ожидается пополнение. Второй ребенок нужен — ведь объявленное президентом вознаграждение стимулировало деревенскую рождаемость. Только у кого? У Осинкиных тоже прибавляется почти ежегодно. И без президентского указа. Гормоны у них хорошие. А вот застойные явления в голове не рассасывались антибиотиками, которыми пичкала девок фельдшерица, в связи с их неразборчивыми половыми связями.
Читать-писать не умеют девки, а сексопильность излучают — из-за угла видно. И ведь никто не учил. Разве что телевизор. И не от злости на них наговаривала культработник, не от того, что они начхали на ее библиотеку и те немногие мероприятия, которые она проводила по плану. Нет, Осинкины, в самом деле, едва умели прочитать вывеску магазина и расписаться в документах. Как ни старалась Наталья Анатольевна, их ближайшая соседка привить им доброе, светлое… Лучше всех наук девки освоили сексуальные премудрости. И дались они им совсем без умственного напряжения.
Когда Людмиле позвонили по поводу продажи дома, она даже опешила. Неужели? Но покупательница появилась двухчасовым автобусом, и она встретила ее на остановке.
Виктория — интеллигентная женщина лет пятидесяти, интересная, со следами былой красоты на бледном, обрамленном пышными рыжими волосами лице, неспешно огляделась. Перед ее взором зеленые ветви двадцатиметровых грабов и ясеней покачивал ласковый ветерок. Серый квадрат Дома культуры бельмом застрял в глазу свинцового неба. Справа она увидела маленький перрон с двумя лавочками, магазин с гостеприимно распахнутыми дверьми. Ветерок качал старую тюлевую занавеску. Мухи раскачивалась на ней, как в гамаке. Петух в сказочном оперенье, вытянув шею, закукарекал, словно приветствуя ее. И из ближайших кустов выбежали такие же прекрасно оперенные несушки.